Коротко обо мне, или что значит быть свободным охотником.
Есть такая масть — свободные охотники. Я сам её создал, когда осознал, что херачить на плантации дона Педро я больше не буду. И была бы «тяжела и неказиста жизнь меня, авантюриста», если бы не… Но обо всём по-порядку.
Я не из мажоров. Родился и вырос в деревне. Крестьянского мы роду, как принято говорить — «чёрная кость». Знаю на своей стократ под солнцем облезшей шкуре, что такое пластики с кормовой свёклой в километр длиной. Да, если честно, сенокосы для меня закончились лишь в 2016-м.
Отношу себя к поколению 90-х, хотя впечатления о Советском Союзе в памяти сохранились. Но воспитали меня 90-е: нищета, драки и тотальный нигилизм. Помимо свёкольных пластиков я очень хорошо себе представляю как выглядит голова, пробитая металлической трубой, на что способны люди, которым нечего жрать и почему моё поколение НИКОГДА не будет верить власти, какой бы она ни была.
Из своих талантов могу припомнить только патологическую тягу к боевым искусствам. До сих пор бережно храню тетрадь, переданную мне старшими товарищами, в которой от руки тщательно перерисованы иллюстрации какого-то допотопного издания по каратэ. История!
Первый приём самбо (это была задняя подножка) я освоил ещё в детском саду, и впоследствии часто применял его в разборках. Чем очень гордился.
В первом классе нас оставляли на продлёнку, и мы регулярно практиковали массовые драки с представителями конкурирующих коллективов. Дрались жестоко, с применением дреколья. Даже девочки участвовали в этом безобразии. Я был лидером, и водил свою банду войной на всех остальных, тех кто не с нами. Пока меня не сломали.
Это было, по-моему, в третьем классе. Впервые нашёлся тот, кто оказался наглее и сильнее меня. До сих пор помню шок и кровь, стекающую по подбородку. Тогда-то во мне и поселился страх, который потом с каждым годом только рос, рос и съедал мою душу.
Уже в средних классах я стал задротом, меня часто били хулиганы, а я даже не давал сдачи. Вот так из альфы можно стать почти изгоем буквально за несколько лет. Доходило до того, что я в школу боялся ходить. Хотя по вечерам старательно отрабатывал приёмчики по книжкам. Старался приобретать всё, что касалось темы боевых искусств и получал большое удовольствие от того, что представлял себя мастером, раскидывающим несколькими точными движениями орды гопников.
А это как раз была пора расцвета уличных группировок. Сходняки, деньги на общак, понятия… Если ты один — ты никто. Многие примыкали к «пацанам» ради защиты своей задницы. Я не стал. И поэтому, порой, получал по щщам прямо на школьном крыльце. Но лишь крепла во мне пролетарская ненависть ко всем блатным ценностям.
Всё изменилось в 2000-м, когда я уехал в город, чтобы поступить в институт. Жизнь в общаге напоминала жизнь на воровской малине. Там я начал бухать (не пить, а именно бухать) и курить дешёвые папиросы в компании очень сомнительных людей, исповедывающих очень сомнительные ценности. Что знает нынешнее поколение о жизни в общаге того времени?
Пьянство, воровство и вымогательство, нарушение всех прав человека (а вернее полное их отсутствие), триумф блатных истин и отсутствие какой-либо надежды на лучшее. Когда я описывал это времечко в книге «Одержимость», я ничуть не преувеличивал: комендант общежития проверяла верхние этажи только в сопровождении ОМОНа. Там процветало самое настоящее рабство и скрывались те, кто не ужился с законом.
Вообще, это был какой-то кошмар. Стоило уехать на выходные в деревню — как дверь в комнату выносили и её обшаривали в поисках денег. На улицах гопы шлялись бандами по 15-20 человек и выцепляли всех, кто был не с района, отжимали деньги среди бела дня на центральных улицах, никого и ничего не стесняясь. В университете их скауты дежурили прямо возле кассы, чтобы ковать железо пока горячо.
Среди всего этого бардака светлым пятном в моей судьбе, неким спасательным кругом для тонущей души, стали тренировки в тогда ещё безымянной группе по славяно-горицкой борьбе. Сегодня к «славянке» отношение очень и очень неоднозначное, и тому есть свои причины. Но поверьте, то, что происходило в этой группе, было не похоже ни на что из того, что вы привыкли видеть сегодня на YouTube.
Когда я спустя три года поехал сдавать экзамен на диплом инструктора, то был очень удивлён тому, что Москва дерётся в перчатках. Мы перчаток не знали. Наши «тренировки» (специально взял в кавычки) проходили на улице в любую погоду, так как у нас не было спортзала, и мы не собирались участвовать в соревнованиях. К моменту когда я уходил в армию, некоторые пальцы на моих руках были сломаны уже по два раза.
Собственно, на первый свой турнир я поехал в Калугу с переломом костяшки указательного пальца правой руки и дрался в двух номинациях практически одной левой. Правая рука от опухоли еле пролазила в перчатку, и меня спасло только то, что врач соревнований конкретно забил на всех и вся. Оттуда я увёз «золото» и «бронзу».
Жизнь в бойцовском клубе (а это и была настоящая жизнь, полная впечатлений и ценного опыта, о котором я подробно написал в книге «Одержимость. Сага о русской улице») изменила меня. От забитого паренька, постоянно ждущего очередной пинок под зад не осталось и следа. Я научился ценить вкус крови, а это такая штука — если понравится, потом сложно отвыкнуть. Меня стала привлекать драка, это было сравнимо с опьянением. И, честно признаться, не знаю, что считать более разрушительным. Но одно могу сказать точно: с тех пор меня уже никто не бил. Я снова стал тем альфой, который готов был говорить с миром на равных.
Собственно, очередное уличное кровопролитие и стало той причиной, по которой я бросил университет и ушёл охранять границу.
Служил два года в Амурской области, вернулся в звании сержанта. За эти два года хлебнул столько дерьма, сколько, думаю, мне уже не хлебнуть за всю оставшуюся жизнь. Весь мой сложный характер — следствие этих многочисленных психических ломок, без которых, пожалуй, я бы и не выжил: засунул бы башку в петлю по примеру некоторых сослуживцев.
Служилось непросто. Дедовщина была конкретная, к ней добавьте беспредел контрактников и самое худшее проявление неуставных взаимоотношений — этническая дедовщина. Моя армия жила по жуткой смеси зоновских понятий и законов джунглей. Об этом зоопарке я написал вторую часть «Одержимости» — «Сагу о русской армии».
Возможно, армия была той самой причиной, по которой я, вернувшись на гражданку стал активистом праворадикального движения. Книгу об этих годах я ещё напишу, как оду бессмысленному и беспощадному уличному насилию, в котором молодые и наивные, подобные мне в те годы, искали правду, честь и смысл жизни.
Впрочем, те годы отметились и вполне интересной легальной деятельностью. В 2007-м я волею судьбы возглавил бойцовский клуб «Стрелы Перуна», а в 2008-м дебютировал как тренер, выставив свою команду на Чемпионат России по рукопашному многоборью ШТУРМ, где взял «золото» сам и вывел команду в лидеры в командном зачёте. С 2009-го регулярно отправлял своих бойцов на турниры по ШТУРМу и СГБ, откуда они неизменно возвращались призёрами. В 2010-м аттестовался на тренера по ШТУРМу и возглавил региональное отделение ШТУРМ по республике Марий Эл, став организатором турниров разного уровня.
К 2010-му мой клуб уже представлял собой региональное общественное движение в поддержку русской боевой традиции «Стрелы Перуна», имевшее несколько филиалов. Мы ездили на турниры, сами их организовывали и курировали деятельность полуподпольного клуба RFC, где продолжали практиковать бои на голый кулак по свободным правилам (то есть почти без правил).
К этому времени я уже начинал уставать от той жизни которую вёл, к тому же никаких перемен к лучшему не видел ни для себя, ни для страны. А ещё надоело воевать. Хотелось что-то построить, чтобы потом можно было говорить: а мне было что защищать. Я женился и уехал в глухую деревню строить новую жизнь. Так начиналась Перунова Слобода.
Со мной строить Слободу отправилось несколько бойцов клуба, таких же идеалистов-романтиков, верящих в то, что они способны прогнуть этот мир под себя. Мы спали у костра, строили, планировали, строили, продолжали тренироваться, строили… И за полгода мы подготовили себе жильё и запас продуктов на зиму.
Тогда я получил первый опыт успешного стартапа. Написал бизнес-план, зарегистрировал ИП, получил субсидию. И мы с парнями возвели… кроличью ферму. Вот тогда мне и пригодился опыт, полученный в детстве на ниве сельского хозяйства. Клетки-полуавтоматы я проектировал сам, сам построил первые образцы, а потом парни наладили их серийное изготовление, и скоро у нас стояла электрифицированная ферма с породистым поголовьем, приносящая 40 000 руб. в месяц. Мясо реализовывали по республике и за её пределами. Короче, создали себе экономическую базу.
Но… К 2012-му я загорелся идеей принципиально новой системы рукопашного боя: полноконтактного боя против группы нападающих. Вместе с бойцами «Стрел Перуна» мы ушли в разработку системы с головой. И на каком-то этапе я понял, что мне придётся выбирать: либо оставаться верным пути воина, и при этом закрыть ферму, либо сделать ставку на какую-то финансовую стабильность, но задвинуть подальше свои амбиции. Непростой выбор? Особенно когда в зоне твоей ответственности семья?
Я выбрал первое. И ни разу не пожалел о содеянном. Ибо жалеть о малом — рабская доля. Уверен, тяга к стабильности, к покою и комфорту убивает в мужчине мужчину. Но было ещё кое что очень важное, что повлияло на мой выбор. Мой сын. Руяну тогда исполнился год. Я не хотел бы, чтобы на вопрос: «А чем занимается твой отец?», он отвечал: «Да, всякой фигнёй. Кроликов выращивает. Ничего интересного».
Работа над засечным боем шла полным ходом, и уже с 2013-го мы стали проводить межрегиональные открытые турниры по засечке дважды в год. У нас появились представительства в других регионах, а я ежегодно в Слободе организовывал учебно-тренировочные сборы. При этом сам разрабатывал не только технику и тактику боя, но и методику преподавания, программу ОФП и СФП, как для любителей, так и для профессионалов. Бойцы, жившие со мной тренировались именно в профессиональном режиме: две тренировки в день шесть дней в неделю.
А потом случилось несчастье. Моего друга, верного соратника и лучшего бойца обвинили в убийстве и дали 10 лет строгого режима. Парень заступился за друзей детства, с которых вымогали деньги, и поехал на «стрелку». Разговора не получилось и началась поножовщина. И как водится, один сел за всех, взяв вину на себя.
Для меня это было личной трагедией. Я выпал из деятельности организации почти на целый год. К тому же нашлись недоброжелатели, которые очень хотели закрыть и меня. Около полугода я ходил по судам и писал объяснительные во все ведомства, что я не северный олень. Сайт организации был закрыт, кое-кто из активистов предпочёл умыть руки. Засечный бой был нокаутирован на два года.
Скажу сразу: с правым движением всё это уже никак не было связано, так как я к тому времени разочаровался не только в национализме, но и в политических идеологиях как таковых. На тот момент мне уже было вполне очевидно: всё зло этого мира — в несовершенстве природы самого человека, а не в несовершенстве законов общества.
Лишь в 2016-м я вновь вернулся к организации турниров по засечке, но к тому времени на первое место у меня вышел новый проект. Им стал метод «Охотник».
К «Охотнику» я пришёл не случайно. Ещё в годы бурной молодости я сделал для себя очень важное открытие: хороший спортсмен не равно стритфайтер. Чтобы быть стритфайтером, нужно иметь крепкую психику. Психическое обеспечение в условиях уличного конфликта — это 80% успеха. А иногда и 100%. И я видел как классные спортсмены пасуют перед всяким ничтожеством. А ещё я уразумел, что стрессовая реакция убивает все условные рефлексы, с таким трудом поставленные на тренировках. Чтобы действительно суметь реализовать себя на улице, нужно уметь контролировать свою стрессовую реакцию. То есть быть стрессоустойчивым.
Засечный бой обострил проблему психической подготовки. Бой с троими подготовленными соперниками в полный контакт — это жуткая мясорубка. Это, знаете ли, сравнимо с хорошей кабацкой дракой: кем бы ты ни был — по шее получишь обязательно. Как тут без специального подхода к психическому обеспечению? Я видел как опытные бойцы, и спортсмены, и стритфайтеры, выходя на бой по правилам засечки, безуспешно пытались скрыть дрожь в коленках. И знаете, тут есть чего стрематься.
Но начав разрабатывать программы психической адаптации к жёстким условиям засечного боя, я всё более и более погружался в психологию, пытаясь найти ответ на вопрос: а есть ли стрессоустойчивость общая, применимая не именно к проблеме силового конфликта, а применимая к любому стрессовому фактору? И даже более того — существует ли алгоритм общей эффективности, позволяющий побеждать не только противника на поле боя, а побеждать любую ситуацию, позволяя человеку достигать своей цели?
Поиск и формулировка такого алгоритма стали для меня поиском моего собственного философского камня, на алтарь которого мне пришлось принести в жертву, возможно, слишком многое.
Зимой 2014-го в ходе силовой тренировки я получил сильнейшую травму поясницы, которая едва не сделала меня инвалидом. Отказали ноги. Не буду описывать что и как, кому интересно — читайте в электронной книге «От жертвы к охотнику». Сейчас лишь отмечу, что тогда для меня это было очередным экзаменом на силу воли и жизнеспособность. Мне пришлось вправлять самому себе позвоночник, лёжа на полу деревенской избы. Других вариантов просто не было.
Этот эпизод что-то изменил во мне, переломал в очередной раз. Он стал причиной глубоких и тяжёлых раздумий о природе воли и её возможностях, об ограниченном бытии человека, ставшего следствием его собственной картины мира, и о всё том же алгоритме общей эффективности. Спустя три месяца у меня случился инсайт, и я создал силовую психорегуляцию — первую практику «Охотника».
Вообще, надо себе представлять, что такое жизнь в Слободе, чтобы понять КАК я создавал «Охотника». Десять лет жизни в глуши, в практически полной оторванности от большой земли с её непонятными здесь проблемами и суетой, десять лет своеобразного естественного ретрита, когда у тебя перед глазами постоянные символы вечности — всё это изменило меня не меньше, чем ранее сделали это улица и армия. И эти перемены привели меня к реальности «Охотника» — к миру безграничных возможностей, к алгоритму общей эффективности.
Однако за всё в этой жизни приходится платить свою цену. Не выдержав нищеты и тяжёлой сельской жизни, от меня ушла жена. Это был удар, каких не было. Ничего более тяжёлого мне выносить не приходилось. Я был на дне. Полтора года я прожил в Слободе в полном одиночестве. Лишь вера в метод, граничащая с фанатизмом, и осознание того, что я нужен своим детям, не позволили мне рассыпаться на части.
В конечном итоге, я закончил то, что должен был закончить — придал методике цельность и идейную завершённость, поклонился Слободе и отправился покорять большую землю. Так из вчерашнего отшельника я стал предпринимателем и в очередной раз начал новую жизнь, применяя к её созданию те принципы, которые вычленял в местах силы Перуновой Слободы.
Сегодня я зарабатываю суммы, ранее казавшиеся мне недостижимыми, считаю себя абсолютно реализовавшимся, мечтаю о карьере писателя, планирую добиться признания метода «Охотник» как полноценной психологической школы и мечтаю объехать весь мир, который как мне кажется, лежит передо мной на ладони. Ах, да. Ещё я воспитываю двоих замечательных сыновей, которые выбрали отца, и им я надеюсь передать ценности и жизненный опыт свободного охотника — того, кто применяя алгоритм общей эффективности, имеет шанс вернуться к своему костру с добычей в любых условиях бытия.